Есть ли цена счастью?

Прежде всего, я обратил внимание на то, что сама постановка вопроса не совсем однозначна – вопрос можно понять двояко. Поэтому попробую рассмотреть оба варианта.

1. Этот вопрос может иметь в виду мысль: всегда с появлением и с увеличением у меня того, что мне ценно, важно, любимо возникает страх потерять это, который тем сильнее, чем ценнее для меня эти мои ценности.

Во-первых, на мой взгляд, это вполне естественные человеческие чувства. Мы всегда хотим, чтобы то, что мы любим, что нам дорого, продолжало жить, чтобы с ним все было в порядке. Мы сочувствуем и переживаем вместе с любимыми, и если им плохо, то и нам плохо. Это и какое-то чувство жалости к ним, и боли за то, что мы не можем никак им помочь… даже какая-то вина, наверное: как же не помочь тому, кто беззащитен и слаб…? А вдруг я уже не смогу помочь?

Во-вторых, одна из причин нарастающей тревоги в том, что мы никак не можем допустить переживания той боли, которую мы можем испытывать при потере того, что мы любим, что наше, что является частью нас. Или той боли, которую мы ощущаем, когда любимым плохо, они погибают, им нужна помощь… Они погибают, а должны жить! Должны не потому, что должны, а потому, что я так хочу, потому что это мне нужно – они часть меня и моей жизни.
Казус в том, что чем больше мы не хотим допустить переживания нами своей боли, тем страшнее, тревожнее и больнее нам становится.

На мой взгляд, страх того, что что-то случится с источником нашего счастья – это не столько плата за счастье, сколько свидетельство того, что мы… не знаем об источнике своего счастья, что мы не властны в своем счастье, а значит, то счастье, которое мы принимаем за счастье – это еще не счастье, а что-то иное. И, быть может, сумей мы заметить некое свое отношение к происходящему сейчас в нашей жизни, сумей мы заметить самих себя в своей тревоге (а не только свою тревогу), наш вопрос о плате за счастье растворился бы в нашем принятии настоящего: принятии своих чувств, принятии существующего и возможного, и мы бы обрели счастье,… сумей мы заметить, что наши любимые являются не источником нашего счастья, а его порождением…

2. А можно вопрос понять иначе: ничего в этом мире не бывает просто так, и за все нужно платить.

Данная мысль является не видением неких реальных причинно-следственных связей этого мира (все в мире находится во взаимоотношениях, и ничто не существует само по себе), а следствием своеобразного мифологического восприятия мира, в котором действуют некие таинственные силы (это не критика такого восприятия мира), которым нужно платить, приносить жертвы, которые дают и забирают.

И если мне дано счастье, то оно тоже должно быть мной чем-то оплачено, какой-то моей потерей. А раз вопрос о плате, то всякая плата за что-то должна быть равноценной этому «что-то». Стало быть, и размер моей потери должен быть соизмерим со степенью моего счастья.

В этом случае возникает вопрос: кому я должен заплатить за свое счастье?

Ведь если есть такое представление, опасение, вопрос, страх, тревога, то они же не на пустом месте – для этого имеется почва в моем восприятии мира, в котором я живу. Какое это восприятие? Вероятно, такое: по моим представлениям, по моему самоощущению, то, что я имею в своей жизни – это не результат моих усилий и труда («Посадил дед репку. Выросла репка большая пребольшая»), а чей-то подарок. Притом, довольно хитрый такой подарок – подарок за что-то (ведь подарки, как известно, назад не забирают и плату за них не требуют – тем он и подарок). То есть, это и не подарок вовсе, а плата. За что? Например, плата за то, что я хороший или еще какой-то там. Или за то, что я где-то когда-то кому-то что-то сделал, или вообще что-то сделал. Причем эта плата… ну она как бы с барского плеча: хочу – казню, хочу – награжу за службу. Ведь если это плата справедливая, заработанная честным трудом, то с какой стати и кто должен с меня еще чего-то потом потребовать? То есть потери ждать не приходится. Но…

У меня ведь может быть и такое внутреннее чувство, что полученные мной блага заработаны не совсем честно, или вовсе не заработаны – свалились откуда-то, по чьему-то произволу, а я тут ни при чем. И тогда у меня может быть или нехорошее предчувствие расплаты: «да, сейчас у меня все хорошо, но кто его знает… ведь то, что я сейчас имею, мною не совсем-то и заработано… а значит, могут (имеют право!) и наказать, и забрать…», - или ощущение того, что: «ну раз по чьему-то произволу у меня все это есть, то чей-то произвол может меня всего этого и лишить».


Для второго случая тоже есть пара интересных моментов:

а) Тот, кто мне все это подарил, но угрожает забрать свои подарки, либо взять плату за них – он ко мне добр или зол? Если в моем мироощущении он ко мне добр, то вряд ли мне придется ждать от него чего-то нехорошего. Стало быть, если я все же жду, то он ко мне зол? Кто же это? Кто такой злой является сейчас виновником моего счастья, но угрожает стать и виновником моего несчастья в будущем? В этом случае, в общем-то, фигура вырисовывается вполне очевидная. И здесь уже вопрос мировоззрения. Принимаете вы для себя такой взгляд на мир, что некий... дьявол дарит счастье или делает несчастным по своему произволу?

Тогда я бы посмотрел происхождение этого взгляда и поискал бы причины его – они могут быть весьма разнообразны, и связаны с личной историей и личными выборами. В любом случае, сейчас ясно, что именно этот взгляд на мир (жизнь в таком мире) является причиной ожидания расплаты за свое счастье. Причина этой причины тоже имеется, и ее тоже можно обнаружить, если есть личное желание такого поиска (в этой связи может быть интересным, например, такой вопрос: зачем мне в моем мире непременно нужен кто-то, кто будет виновником моего несчастия?).

Правда, здесь может быть еще и третий вариант. Он (даритель) не добрый и не злой. Он справедливый! А раз возникает вопрос о справедливости, то снова встает вопрос о том, что, вероятно, где-то в душе я чувствую за собой что-то не совсем благовидное. Если об этом сказать более внятно, то: в этом случае я чувствую, я знаю за собой (хотя стараюсь гнать от себя эти мысли и эти чувства), что я в чем-то не прав, в чем-то совершил или продолжаю совершать ошибку – что-то делаю вразрез со своей совестью. А стало быть, вопрос преодоления моего страха в данном случае будет решаться «простым» путем – облегчить свою душу, признать свои ошибки, признать то, что закрывал глаза на что-то, чему душа противилась, и начать жить иначе, прислушиваясь к своей совести.

б) Если для меня естественно то, что в мире все происходит в соответствии не с моей волей, а с волей Бога (если я искренне верю, и исповедаю такой мир, и живу в таком мире), то для меня будет и естественной постоянная, всегдашняя готовность к тому, что со мной и в моей жизни может произойти все что угодно (ну, и, разумеется, с моими близкими тоже) – «Бог дал, Бог взял». Стало быть, здесь нет ожидания платы за счастье, но есть готовность потерять то, что имеешь.

В общем, как мне кажется, теперь вполне очевидно, что вопрос установления платы (цены) за счастье – это вопрос, который исходит из наличия некой внутренней проблематики, некоего нерешенного внутреннего противоречия, наличие которого ощущается, но не осознается. Причина же, по которой это не осознается, тесно связана с существом проблемы – она потому и существует, потому что я не хочу что-то осознавать.

Для того же, чтобы ясно ответить на вопрос: «Есть ли у счастья цена?» - необходимо рассмотреть вопрос о том, что такое счастье и что переживается таковым. Рамки статьи, к сожалению, не позволят ответить на этот вопрос со всей основательностью и аргументацией. Поэтому здесь я ограничусь лишь кратким описанием того, что такое счастье (на мой взгляд, конечно).

Состояние счастья есть свидетельство и результат увеличения нашей целостности. И оно есть, в сущности, ощущение прироста силы как следствие причастности к большему тебе, чем ты был до этого. Причастность самому себе создается углублением и расширением внутреннего пространства, и только через внутреннее действие – внимание к себе и принятие себя. И через эту причастность обретается внутренняя целостность и единство. Смысл счастья – в наличии связи и обретении через нее целостности и единства. Когда мы становимся целостнее, наше чувство счастья возрастает вместе с притоком силы в нас. Тогда мы всецело проживаем свою жизнь и самих себя.

Чем и как устанавливается это единство, приращение которого и есть приращение счастья? Происходит это через любовь, которая в сущности своей есть установление близости – любовь есть принятие и допущение – она есть открытие себя для того, чтобы можно было что-то/кого-то приобщить к себе, а себя приобщить к чему-то/кому-то, сделав себя причастным. Можно сказать, что любовь – это сила, исходящая из нашей жажды, неутоленности, недостатка единения, которые мы хотим восполнить. Это действующая в нас сила, направленная на установление этого единения, на принятие, влечет нас к тому, чтобы мы через свою деятельность, свое движение, восполняли себя, взращивали, расширяли. Любовь – это не просто мое желание что-то там иметь, а моя деятельность по установлению связи, по единению себя с чем-то, выходящим за мои пределы. И в этом единении я обретаю счастье, становясь частью чего-то большего.

Посему наши близкие, конечно же, имеют отношение к нашему счастью, но… не как виновники его, не как его источники, а как его порождение – это мы из своего источника счастья, своей любовью создаем их – своих любимых, – расширяя ими себя в своем мире, увеличивая свое счастье. Это мы сами своей деятельностью устанавливаем связи с ними: мы можем их любить, а можем и не любить, можем приобщаться, а можем не приобщаться, можем находить общее между нами, а можем увеличивать расстояние, заботясь о некоей своей непохожести и «уникальности». Будут ли наши близкие нам близки – зависит от нас и нашего устремления к себе и к ним. Поэтому даже сами наши близкие и дальние являются нашим порождением, осуществлением наших усилий, нашего интереса, нашего приближения, нашей жизни… нашего счастья.

Так есть ли у счастья цена? Кто ее назначит? Для кого? Кто будет покупателем нашего счастья? Мне кажется, теперь каждый сам сможет себе ответить на эти вопросы.

© Ляшенко В.В.
10.04.2012